Предисловие

Записи гостя

Прикатил в Сергиев Посад, в Лавру. Никто меня, конечно, не встретил, но купола монастыря видны с вокзала – не промахнешься. На территорию семинарии пробрался с трудом, поскольку придирчивый охранник поначалу не пускал. Только когда я объяснил, что наш декан договаривался с их проректором по воспитательной работе игуменом Траяном, удалось пройти. Но оказалось, что отец Траян срочно уехал, потому меня направили к старпому – старшему помощнику проректора.
Ждал его целый час. Где-то в корпусе изредка возникал шум, куда-то шли люди, кто-то разговаривал, но на этаже, где я стоял, было совершенно пусто. Все стены увешаны картинами, на полу ковер. Старпом знал обо мне, и что мне нужно жить тут неделю, тоже знал. Он выделил мне койку в спальне пятого курса, на третьем этаже Семинарского корпуса. Этот корпус не пойми, где находится, но нашел. Спальня шикарная, новая мебель, высоченные потолки, окна с видом на Лавру, вот только спят в ней восемь человек сразу. В десять вечера, когда я заселялся, у семинаристов были молитвы, потом они пришли, и мы стали пить сладкий чай с салом. Меня всё расспрашивали про университет и шутили, что МГУ – это всего лишь естественно-научный факультет их Академии.
Они и семинарию и Академию именуют одним словом – Академия.

***

В одиннадцать у них обязательный отбой. Они очень быстро умылись и легли спать, а у меня еще вещи распакованы не были, но мне сказали, что гостям закон не писан и я не спеша пошел в туалет – он на нулевом этаже оказался. Совершенно огромный и белый. Там я встретил Гайду и Настоящего, но тогда я еще не знал, что это мои будущие гиды, потому их не запомнил, а запомнил их беседу. Они чистили зубы и перебрасывались короткими фразами:
– О, привет. Как Москва?
– Шумит.
– Да уж.
– Говорят, пока меня не было, с кого-то взяли объяснительную за чтение Песни песней?
– Ха-х. Не слыхал… У меня на полке стоят письма Фрейда к его невесте, как бы за это не отчислили.
– Интересно?
– Нет… Дать?
– Давай.
– Угу.
– У тебя есть «Гарем» Брайтман?
– Зачем тебе?
– Проповедь под неё писать. Тёма посоветовал, воодушевляет, говорит.
– Могу дать, конечно. Но, думаю, будет отвлекать – там ведь слова есть. Возьми лучше Пярта.
– Пярта тоже дай.
– А о чём проповедь?
– О футболе.
– Последняя игра ЦСКА вдохновила?
– Вроде того.
– Я не видел.
– У меня есть на компе.
– Покажешь? А проповедь зарубят.
– Конечно. Зарубят. Вообще я хотел тебе показать Джармуша.
– «Мертвеца»?
– Да.
– Можно, пожалуй.
– В среду после акафиста?
– Мне в среду нужно уехать с утра до отбоя.
– Тогда, может быть, сейчас?
– Длинный?
– Нормальный.
– Пошли…
Так я понял, что отбой в семинарии обязателен не для всех.

***

В 7.00 был подъем. Я проснулся со звонком, который звенел в коридоре, а все ребята спали в берушах и просыпались гораздо позже каждый по своему мобильнику, спрятанному под подушкой на виброзвонке.
В восемь у них утренние молитвы и завтрак. Все собрались в столовой, которая в Академическом корпусе, где я вчера ждал старпома; пришлось идти через весь монастырь обратно. Завтрак – сильное зрелище: все в черном, кто в подряснике, кто в кителе, один я в джинсах и футболке. Перед входом в столовую меня остановил дежурный помощник проректора по воспитательной работе (уф, как длинно, их короче называют «дежпомами») и спросил «откуда я такой странный».
Перед едой прямо в столовой были молитвы, половину молитв семинаристы пели все вместе. Человек шестьсот разом, чуть не оглох. Едят они как аристократы с серебряными ножами и вилками, а еду им разносят официантки. Красивые официантки.
Потом дежпом проводил меня к кабинету отца Траяна. Игумен Траян – это что-то. Надо будет потом его описать подробнее, когда в голове все уложится.

***

История моего официального знакомства с Гайдой и Настоящим была такая. Расспросив меня обо всем, отец Траян пригласил в кабинет двух семинаристов, которых он назначил мне гидами по семинарии.

– Они должны ждать в коридоре, вы могли видеть их, когда шли ко мне, – так он сказал.
– Да, конечно, я видел их. Они самолетики кидают, – отвечаю.
– Простите?
– Бумажные самолетики, – я показал руками, что такое бумажный самолетик. – Они сделали их из бумаги и пускают по всему коридору.
Отец Траян встряхнул головой, будто хотел избавиться от миража, встал и пошел проверить. Оказалось, что они до сих пор кидали, молча и сосредоточено, двое пятикурсников в аккуратно застегнутых кителях. Отец Траян не знал, похоже, что делать в подобных ситуациях и просто стоял в дверях своего кабинета. Ребята заметили его и подошли под благословение.
– Господа, – спросил проректор бесцветным голосом, – мне даже стало интересно, что вы напишете в объяснительных, если я попрошу вас предоставить их мне.
– О, батюшка, для этого совершенно необязательно брать объяснительные, мы и так все расскажем, – ответил блондин.
– Это был богословский эксперимент, – поддакнул тот, кто в очках.
– Да что вы говорите? – И отец Траян предложил им войти.
Я не очень понимал, что означает этот «разбор полетов». Было очень смешно смотреть на двух взрослых парней, стоящих посередине кабинета проректора по воспитательной работе с бумажными самолетиками в руках. Отец Траян говорил перед этим, что у них есть высшие образования. А стоят с самолетиками. Проректор уселся за свой стол и стал молча разглядывать своих студентов.
Блондин был строен, высок и широкоплеч. Его моложавое лицо с тонкими чертами отлично подошло бы под котелок, а его непринужденную манеру держаться прекрасно подчеркнула бы трость в руке. Я неожиданно понял, что впервые вижу человека, описать которого хочется единственным словом – порода. Порода у блондина сквозила во всем: в том, как ловко сидел на нем китель, в том, как он говорил, смотря прямо в глаза, в том, как он изящно держал левой рукой бумажный самолетик. Но на эту породу была словно специально наброшена легкая тень грубости и дерзости. Я подумал, что этот семинарист, пожалуй, с одинаковым наслаждением будет любоваться закатом и строить коварные планы по выставлению в дураках своего недруга.
– Сколько вам лет? – нарушил молчание отец Траян.
– Мне? – переспросил очкарик.
– Вам обоим.
– Нам обоим? Почти пятьдесят пять.
– По двадцать семь каждому?
– Ага, – кивнул очкарик и почесал за ухом.
Он был ниже блондина на голову, сутул, упитан и плохо выбрит. Впечатление он производил непонятное. Когда он был спокоен – он казался умным, когда улыбался –лукавым, а когда смеялся, он выглядел добрым. У него было очень подвижное лицо, живущее, совершенно точно, своей собственной жизнью; сейчас, в разговоре с проректором, на нем с невозможной быстротой чередовались живая детская заинтересованность происходящим и пугающая апатия душевнобольного. Мне почудилось на секунду, что этот второй семинарист неискренен во всем своем поведении, что он играет чью-то роль, но потом я разглядел за толстыми линзами очков его уставшие, грустные и честные глаза и запутался окончательно.
Траян между тем продолжил беседу:
– Что там за богословский эксперимент вы придумали?
– Это, – блондин поднял свой самолетик, – это – смирение. А у Настоящего в руках – молитва. Мы кидали их с одного места и смотрели, который дальше улетит, чтобы выяснить, какая из добродетелей лучше.
– Мы их даже подписали, – очкарик показал на своем самолете надпись.
Я понял, что семинаристы издеваются, и перевел взгляд на проректора, ожидая его реакции.
– И? – Траян сделал вопрошающий жест рукой. Он был серьезен и заинтересован. – И какие же результаты? Удалось что-нибудь выяснить?
Тут я понял, что проректор тоже издевается.
– Молитва все время сворачивала налево и врезалась в стену коридора, а смирение летело прямо и долго. Для чистоты эксперимента мы менялись самолетиками и кидали их разными руками. Результат был идентичным, смирение всегда побеждало молитву.
– Конечно! – воскликнул отец Траян и направился к семинаристам. – Молитва без смирения – страшная вещь, она может довести человека до состояния прелести, когда он возомнит себя Богом, будучи всего лишь мыльным пузырем. Начало всякой добродетели – это смирение. Смирение выше всего! Блестящий эксперимент, господа. Вы позволите мне оставить ваши самолетики на память?
А вот тут я понял, что они все, и студенты и проректор, издеваются-то как раз надо мной.

Блондин – это Михаил Гайда. Очкарик – Александр Настоящий. Мне с ними неделю тесно общаться.

***

Парни сводили меня в «Нору» – так они называют Миссионерский отдел. А называют они его так потому, что они там главные и используют его по своему усмотрению. По дороге я похвастался красивым буклетом об истории и современности Академии, что мне подарил отец Траян. Оказалось, что его составлял Настоящий. Его комментарий к буклету был таким:
– Да ничего особенного, цветастая визитка с рекламными зазывалками типа «мы самые древние», «мы самые православные», «мы самые большие» и так далее. Все это оскомину уже набило… Ты не знаешь? Да ладно! Нет, тогда читай обязательно. 1685-й год, Заиконоспасский монастырь в Москве, братья Лихуды, ученые-монахи, Падуанский университет, а? ничего не всплывает в памяти? Слышишь, Гайда, кошмар какой? Ломоносов, Магницкий, Филарет Дроздов, русский Оксфорд, нет, ничего?
– А когда вы из Москвы переехали сюда, в Лавру? – спрашиваю.
– В 1814-ом, после того как французов прогнали.
– Главное, что нужно вынести из глянцевого творения Настоящего, – вмешивается Гайда, – это то, что круче нас только горы, и выше нас только звезды.
– Ага, – киваю и чувствую, что парни немного странным образом относятся к своему родному «самому древнему вузу страны». Или передо мной бравируют пренебрежением? – А как с латынью у вас дела обстоят?
– Латынь из моды вышла ныне.
– В моде у нас древнегреческий и китайский.
– Почему китайский?!
– Потому что они нас скоро завоюют и нам придется просвещать их миллиарды светом христианской веры.
А самое смешное во всем этом то, что у них действительно есть «Восточный центр», где они активно учат китайский, а приезжие китайцы – богословие.

***

В Норе мне показали карту монастыря и Академии. Все топонимы я не запомнил, но разобрался с главным – есть два холма.
На одном холме стоит Лавра. Треть Лавры занимает Академия. В Академии есть главный корпус, который тоже называется «Академией». В корпусе есть аудитории, административный этаж со всем начальством, столовая, храм, общежитие для первокурсников семинарии («Чертоги»), общежитие для выпускников Академии, актовый зал и Церковно Археологический кабинет (ЦАК, музей большой просто). Рядом с Академией стоит «изолятор» – медсанчасть. И еще рядом – библиотека. В толстых стенах монастыря вокруг Академии располагаются общежития и Иконописная школа.
На втором холме стоит Семинарский корпус. Внутри него есть аудитории, храм, жилые комнаты, где и я теперь живу, и Регентская школа.
А между холмами находится Переходной корпус или «Переходник». В нем опять располагаются жилые комнаты и еще типография.
Все просто, если не вдаваться в детали.

***

По Переходнику мы пошли в Семинарский корпус и по пути зашли в комнату студенческого Совета – Студсовета. Там сидели (во время лекций, замечу) три семинариста и слушали как четвертый вслух читает что-то из толстой книжки, и громко смеялись. Интерьер Студсовета может дать сто очков форы кабинету отца проректора, там даже есть фонтан с меня ростом. Гайда назвал его «Иппокреной» и предложил напиться, чтобы получить поэтический дар, но я отказался.
Говорят, у Студсовета есть куча денег от спонсоров и потому он играет весьма значимую роль в Академии по отстаиванию интересов студенчества.

***

Мне Настоящий дал «Словарик семинарского сленга». Забавная штука, вот пара примеров оттуда:

Брат
Ключевое понятие семинарского сленга. Употребляется как обращение к малознакомому семинаристу или как общее название семинаристов. Часто используется для выражения различных эмоций, заменяя популярные ругательства. Для многих старшекурсников становится словом-паразитом. Активно употребляется преподавателями и представителями инспекции. Наиболее устойчивые сочетания с данным словом таковы: «Отец, брат», «Брат, брат» и особенно «Брат ты мой!»

Система
Второе ключевое понятие семинарского сленга. Разговорное название Московских духовных школ и вообще всех семинарий (Питерская система, Самарская система и проч). Сам по себе термин имеет нейтральное значение и может нагружаться любым необходимым смыслом.

***

Ходили в один из скитов Лавры. Черниговский называется.
Гайда предложил два маршрута: или где красивые пейзажи, или где приключения. Настоящий пальцем ткнул в нужную сторону, и мы пошли безо всяких приключений. А пейзажи там ничего, это правда. На полпути у источника с деревянной часовенкой мы съели предварительно купленные коврижки и запили их соком. В скиту мы были на службе, а потом настоятель разрешил нам без проводника обследовать пещеры под храмом, где раньше подвизались монахи. Каким мы чудом умудрились не заблудиться, до сих пор не пойму, поскольку пещеры огромные. Нашли там, кстати, небольшое озерцо и продрогли не на шутку.
Еще побывали на могилах Розанова с Леонтьевым. Настоящему очень нравится Розанов, а Гайда его терпеть не может – всю обратную дорогу они спорили о нем.

***

Когда возвращались из скита, перед входом в Лавру мы зашли в магазин и парни купили пакет мороженого. То есть, они буквально купили пакет и набрали в него всех видов мороженого по три упаковки. Большущий пакет. И мы пошли в Семинарский садик, он рядом с Семинарским корпусом находится, пошли ужинать. Я отвалился первым, вторым отвалился Гайда, и Настоящий, обзывая нас слабаками, с видимым наслаждением доедал все один. Монстр.
После мороженого у нас был пинг-понг. Но мы не играли, а только смотрели, как играли другие, и еще я смотрел по сторонам. Мне сказали, что их спортзал соорудил Студсовет. Ну, не знаю – это просто спортивная база. Находится она под Семинарским корпусом, несколько залов, уйма тренажеров, душевые, как будто это не семинария, а институт физической культуры какой-нибудь.
Потом были вечерние молитвы, они обязательны для всех, читают их в храме.
Я жутко устал за день.

***

Завтра у меня будет экскурсия по ЦАКу, и еще Гайда сказал, что они поведут меня на лекцию по догматике. Я попытался возразить, что в богословии ничего не понимаю, на что Настоящий ответил:
– А причем тут богословие?
Гайда же громко захохотал.